Калейдоскоп фантастики

— Коган прислал в «ЛГ» письмо, очень приличное, пишет, что его не поняли, но ряд критических замечаний он все же учитывает. Письмо Севка [РЕВИЧ] хочет опубликовать со врезкой редакции.

Письмо КОГАНА под названием «Фантастика должна быть богаче!» было напечатано в «Литературке» 17 декабря. В нем доктор философских наук попытался разъяснить свою позицию:

— Хочется также защитить произведения братьев СТРУГАЦКИХ от... самих же СТРУГАЦКИХ. Я все-таки рекомендовал бы их произведения читателю, интересующемуся коммунистическим будущим, именно потому, что в отличие от многих других романов и повестей им удалось ярко показать черты людей коммунизма.

С огромной уверенностью в будущее прозвучали слова товарища Н. С. Хрущева на декабрьском (1963 год) Пленуме ЦК КПСС: «Без фантазии, основанной на реальном фундаменте, нельзя жить. Не надо быть слепым кротом. Необходимо предвидеть будущее, размышлять, намечать дальнейшие пути».

Облекать в художественные образы представления о будущем, просветлять его черты, скрытые завесой времени, — такова роль научно-фантастической литературы, которая занимает ныне заметное место в идеологической борьбе двух миров.

                                                                                                    ***

На Западе и особенно в США научной фантастике придается значение как одному из средств идеологической обработки широких масс. Достаточно сказать, что только в США активно подвизается на этом участке литературы около ста писателей, из которых не менее двадцати объявляются критикой крупнейшими фантастами современности. Ежегодно выходит сто – сто двадцать новых научно-фантастических книг, не считая многочисленных антологий и сборников.

В США сейчас издается несколько специальных журналов, выходящих большим тиражом («Galaxy», «Amazing Stories», «Fantastic Universe», «Astounding Science Fiction», недавно изменивший название на «Analog», «Fantasy and Science Fiction» и другие). Кстати, последний из упомянутых журналов имеет параллельные издания в Англии, Франции, Италии, Японии и скандинавских странах. Разработана целая система присуждения премий за лучшие научно-фантастические произведения года. Самая почетная установлена в честь Гуго Гернсбека, который считается одним из основоположников англо-американской научной фантастики. Если даже отвлечься от шумихи и крикливой рекламы – обязательных спутников литературного бизнеса – то все же нельзя не обратить внимания на большую популярность научной фантастики.

Пользуясь этим, издатели-монополисты массовыми тиражами выбрасывают на книжный рынок «полуфабрикаты» и просто «эрзацы», рассчитанные на дешевые вкусы обывателей. В мутном потоке такой беллетристики находятся и многочисленные комиксы с изображением в картинках и описанием «подвигов» суперменов, и приключенческие романы «ковбойского типа», и стандартные детективные истории, и книги, которые называются просто «фантазиями». В этих последних раскрываются тайны «потустороннего мира», вводятся в действие сатанинские силы, призрачные властители звездных систем и галактик и прочий мистический вздор. Авторами таких «произведений» нередко являются магистры астрологии, доктора оккультных наук и преуспевающие спириты. Но сейчас нас интересуют буржуазные писатели, признанные ведущими представителями современной англо-американской фантастики, и книги, в которых наиболее отчетливо выражены их представления о будущем.

Первое, что бросается в глаза, — социальные пророчества английских и американских фантастов исходят не из идеи прогрессивного развития общества (на основе чего создавались все классические утопии), а из идеи регресса, угасания, вырождения, возвращения вспять, грядущей гибели человечества. Слово «утопия» к современной западной фантастике применимо только с частицей «анти», и недаром буржуазные критики и писатели сами употребляют термин «антиутопия», когда речь заходит о социальной фантастике. Например, американский теолог Уолш Чед, преподающий богословие в кембриджской епископальной школе (штат Массачусетс), в книге с весьма выразительным названием «От утопии к кошмару» (Лондон, 1963) вынужден констатировать непреложный факт: утопический роман в западной литературе прекратил свое существование в XX веке; на смену ему пришел роман антиутопический, рисующий будущее в самом мрачном свете. «Антиутопия» — одно из красноречивых выражений идейного кризиса и духовного обнищания буржуазии. А между тем Уолш Чед наивно объясняет гибель утопии угрозой атомной войны и возникновением «тоталитарных режимов», провозглашая при этом «антиутопию» идейным оружием «западной демократии».

Подобные романы как раз и пишутся для того, чтобы сеять у людей уныние и неверие в светлое будущее человечества. В нашей печати давно уже получила подобающую оценку «антиутопия» реакционного писателя Олдоса Хаксли «Великолепный новый мир» — откровенный пасквиль на идеал коммунистического общества. И в предсмертной книге «Остров» (1962) Хаксли проявляет себя как воинствующий антигуманист.

Вымышленный остров Пала, жители которого, по представлениям автора, достигли высшего общественного прогресса и благополучия, становится жертвой агрессии и возвращается в орбиту капиталистического мира со всеми его противоречиями. «Мы все грешники на одном космическом корабле,- говорит один из героев романа,- и корабль этот постепенно погружается… Отдельные крысы пробуют бежать с него, но им не удастся уйти далеко. История да и другие крысы всегда позаботятся, чтобы они потонули со всеми остальными. Вот почему у Палы нет ни малейшей надежды».

«Нет ни малейшей надежды…» Этот мотив доминирует почти во всех произведениях буржуазной западной научной фантастики — и когда человек сталкивается со стихийными силами природы и с общественной неустроенностью и когда он вовлекается в водоворот политических страстей и пытается осознать свое назначение в непонятном, пугающем его мире…

Беспомощность человека перед беспощадными силами мироздания, неумолимыми и неотвратимыми, — так можно охарактеризовать одну из самых распространенных тем, которым посвящены десятки романов, рассказов, повестей.

В 1961 году в Лондоне и одновременно в Нью-Йорке вышел роман Брэйна Элдиса «Долгие сумерки Земли». Писатель использует сомнительную астрономическую гипотезу о предстоящем разогревании Солнца. Яростно пылающее светило постепенно уничтожает все живое на Земле. Низкорослые зеленокожие существа с дикарскими обрядами — все, что осталось от человечества, — прячутся в дуплах деревьев. Нет ни городов, ни селений. Память о прошлом утеряна. Единственные орудия труда — палка и камень.

Не сулит людям ничего хорошего и роман молодого английского писателя Баларда «Потонувший мир» (Лондон, 1963). Эксплуатируя ту же астрономическую гипотезу, автор возвращает Землю к триасовой эпохе. Растопленные солнцем ледяные шапки полюсов поднимают уровень мирового океана. Значительная часть суши находится под водой, а уцелевшая заросла миазматическими джунглями. Цивилизация постепенно угасает, хотя люди еще пытаются, — правда, без большого успеха — бороться за существование. Сюжет романа связан с историей одной археологической экспедиции, пытающейся на месте потонувшего Лондона найти какие-нибудь материальные ценности.

Ничего нового эти писатели не выдумали! Еще накануне первой мировой войны и в годы войны на Западе появлялись фантастические романы о грядущей гибели нашей планеты. Один из них, «Гибель Земли», был написан, между прочим, известным французским беллетристом Рони-старшим. Писатель положил в основу романа прямо противоположную гипотезу — постепенное охлаждение солнца, которое приводит людей к таким же бедствиям.

Если в этих романах человечество погибает по не зависящим от него причинам, то в целой серии других, порожденных военным психозом и термоядерной истерией, цивилизация уничтожается в результате опустошительных тотальных войн.

Пол Андерсон в рассказе «Прогресс» (1961) изображает жизнь на Земле через несколько столетий после атомной мировой войны, которая каким-то чудом не коснулась коренных жителей Новой Зеландии — маорийцев. Став лидирующей нацией, они способствуют искусственному разъединению народов, раздроблению государств и препятствуют развитию тяжелой промышленности даже там, где оно возможно. Когда в Индии под руководством браминов, опять занявших ведущее положение, заново открывается атомная энергия, группа маорийцев тайно разрушает построенный там термоядерный реактор. «Слава богу! Мы имели уже однажды высокую технику и знаем, к чему это приводит!» С точки зрения маорийцев, а может быть, и самого автора, человечеству для благополучия и счастья вполне достаточно парусных судов, ветряных мельниц и приливных электростанций, сохранившихся от прошлого.

А вот Самюэль Делани, автор романа «Драгоценности Эптора» (Нью-Йорк, 1962), заглянув на полторы тысячи лет вперед, нашел на нашей бедной Земле людей, переродившихся вследствие многочисленных мутаций, и странных чудовищных животных, возникших в результате радиоактивных излучений. Само собой разумеется, что от цивилизации почти ничего не осталось. Вместо науки — идолопоклонство и магия. Разрозненные мелкие государства ведут между собой бесконечные бессмысленные войны.

Эти мрачные пророчества прямо перекликаются с пессимистическими взглядами многих буржуазных ученых и публицистов, не верящих в способность народов предотвратить угрозу всеобщего самоубийства. «Человечество уподобилось пороховнице, в которой свободно дерутся дети с карманами, полными спичек»,- пишет французский буржуазный политический деятель Рене Жилуэн в книге с пугающим названием «Современный человек — свой собственный палач». Считая, что наука и техника на их нынешнем уровне выросли в грозную мистическую силу, несущую людям неминуемую гибель, Жилуэн пророчествует: «День и час катастрофы — неизвестны. Нельзя предвидеть случай, который ее вызовет. Но то, что она должна произойти и, притом, скоро, — очень очевидно».

В очень трудном положении оказываются буржуазные фантасты, пытающиеся в рамках «антиутопии» выдвинуть программу спасения той части человечества, которая, может быть, уцелеет после водородных бомб. Конечно, самый простой способ — черпать социальные идеи из старого опыта человечества. Таковы патриархально-пастушеская идиллия, военно-феодальные клановые отношения или, на худой конец, возвращение к «доброму» капитализму «викторианской эпохи». Кстати, каждый из этих вариантов реставрации прошлого имеет своих теоретиков. Так, например, католический социолог Ж. Бардэ, автор нашумевшей книги «Завтра — 2000-й год!», видит панацею от всех бед в создании феодально-теократического государства: «Единственная среда, где человек может избежать поглощения машинами, вновь обрести ритм космоса и бога,- это деревня».

Уже упоминавшийся Пол Андерсон в новой повести «Не будет перемирия с королями» (1963), перекликаясь с модной теорией «децентрализованного общества», продолжает развивать свою излюбленную идею о возвращении к земле и полунатуральному хозяйству на мелкофермерской основе. Действие отнесено примерно на полвека вперед, когда после очередной войны Америка раздробилась на мелкие государства. Наука и техника еще сохраняются, но на очень примитивной основе. Есть машины, но нет бензина, есть радио, но нет источников энергии. Попытка консолидации слабо объединенных территорий под руководством пришельцев из другого мира пресекается консерваторами, на стороне которых все симпатии автора. Пришельцы уничтожены, все остается, как было.

А вот напечатанный в 1962-1963 годах на страницах журнала «Аналог» роман «Викинги пространства» популярного американского фантаста Бима Пайпера. Чего только тут нет! Колонизация звездных систем, пиратские набеги на планеты, приключения в космосе героя-супермена, носящего звучное имя «барон Траск оф Траскон», борьба с демагогом, установившим фашистскую диктатуру на планете Мардук, преследование по галактическим трассам похитителя невесты героя и так далее и тому подобное.

Но за всем этим калейдоскопом ошеломительных событий неизменным остается одно — война всех против всех. Этот роман, написанный опытной рукой и рассчитанный на самого широкого потребителя, в данном случае интересует нас лишь постольку, поскольку автор выражает в них свои политические воззрения. Буржуазная демократия, по мнению Пайпера, окончательно дискредитировала себя. Она порождает фашистскую диктатуру. Каков же выход? И тут фантазия Пайпера обращается к далекому прошлому. Во всей Вселенной, по автору, торжествует военно-феодальный строй раннего средневековья с иерархической лестницей от выборного короля межпланетных викингов до рядового дружинника-пирата.

Феодальный строй, но уже в галактических масштабах, утверждается и Ван Фогтом в романе «Мудрец из Линна» (1962).

Фантастика в подобных произведениях (им несть числа!) устремлена не вперед, а назад, не к будущему, а к прошлому. И в этом есть своя закономерность: буржуазные писатели вслед за философами и социологами проповедуют релятивизм, бессилие разума перед таинственной и непостижимой Вселенной, иллюзорность социального прогресса. История понимается ими как вечный круговорот событий: что было, то будет вновь. К такому «открытию» буржуазные историки пришли еще в XIX веке. Подобная «концепция» продолжает существовать и поныне. Английский профессор А. Тойнби провозгласил «великий серийный порядок» со стадиями кризиса и распада; небезызвестный Питирим Сорокин, подвизающийся в США, — повторяемость социальных процессов в разные исторические периоды; другой американский социолог, К. Райт, утверждает, что история, проходя различные циклы, возвращается к исходному пункту. Почти по Экклезиасту: «Идет ветер к югу и переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и возвращается ветер на круги свои».

Таким образом, исторический фатализм становится как бы защитной реакцией идеологов старого мира и сводится в конечном счете к проповеди бесцельности борьбы народов за социальный прогресс, за свое лучшее будущее.

Самая характерная черта англо-американской буржуазной фантастики нашего времени — проецирование на будущее отношений сегодняшнего дня, общественных проблем, событий и конфликтов, свойственных современному капитализму. Так, писатели переносят противоречия империализма в воображаемые миры, в космос, где царят те же отношения господства и подчинения, колониальная политика, волчьи законы грабежа и наживы.

«Основные проблемы общественного уклада, вроде проблемы собственности на средства производства, — замечает известный польский писатель-фантаст Станислав Лем, — являются как бы неприкосновенными для всей американской фантастики и стоят вне рамок дискуссии. Поэтому даже острая критика монополистических финансовых трестов, содержащаяся подчас в книгах американских фантастов, не сопровождается какими-либо выводами. Законы общества, в котором они живут, представляются американским писателям столь же неизменными, как законы природы. Хаотические сцены схваток в сфере «свободной» капиталистической конкуренции или изображение обществ, управляемых с помощью электронных мозгов, — вот единственная альтернатива американской фантастики».

Эти темы и идеи переносятся даже в ... космос. На нашей планете в разных странах появляются какие-то таинственные люди, обладающие неограниченными средствами. Они скупают земли, дома, предприятия, драгоценности — одним словом, все, что имеет какую-нибудь ценность. Оказывается, это пришельцы из космоса! Изучив методы концентрации капитала финансовыми монополиями, они маскируются под людей, чтобы захватить без кровопролития жизненное пространство и колонизовать нашу планету… Таков сюжет романа Клифорда Саймака «Они ходили, как люди» (Нью-Йорк, 1962).

Итак, капиталистическая формация остается фундаментом для всех социологических построений как в буржуазной науке, так и в буржуазной литературе. Однако современный капитализм настолько себя дискредитировал, что даже, по мнению его адептов, нуждается в некоторой трансформации.

Одна из самых распространенная теория периода общего кризиса капитализма — создание технократического государства. Джеймс Бернхэм, автор нашумевшей книги «Революция управляющих» (1940), считает, что руководящая роль в обществе должна принадлежать (и уже отчасти принадлежит) высококвалифицированным организаторам производства: директорам предприятий, администраторам, главным инженерам, которые должны сосредоточить в своих руках и верховную власть в государстве. Идеи технократии в истолковании Бернхэма и его последователей выражают идеологию современного монополистического капитализма и направлены против социалистической революции.

С теорией технократии смыкается и отчасти даже вытекает из нее не менее реакционная теория «элиты». Суть ее сводится к резкому противопоставлению «пассивной массы» и высокоодаренных индивидов, которые в силу интеллектуального превосходства призваны управлять и господствовать. Есть только некоторые нюансы в толковании понятия «элиты». Одни видят в ней закономерный продукт развития техники, другие (американский социолог Эмиль Ледерер) относят к элите людей, наделенных «харизмой» (божественной благодатью), третьи объясняют ее происхождение биопсихологическими фактами: «гены выдающихся личностей» (английский биолог Дарлингтон), «экстраординарная физическая и нервная энергия» (Шумпетер) и т. д. Хотят или не хотят этого приверженцы подобных взглядов, но и теория технократии и теория элиты объективно утверждают и пропагандируют в завуалированной, а иногда и в совершенно недвусмысленной форме диктатуру монополистического капитала.

В научной фантастике с ее социологическими «прогнозами» и взглядами на будущее науки и техники, эти идеи, естественно, находят свое отражение.

В Англии и США широко популярен и часто переиздается роман Мак Интоша «Придуманный мир». Автор рисует картину идеального, по его мнению, общества будущего. Всеобщее благополучие обеспечивается кастовой системой. Каждый человек, достигший определенного возраста, подвергается испытаниям на знания и способности. Не желающие держать испытаний остаются вне интеллектуального ранга. Они носят черные значки и выполняют самую примитивную работу. Над ними распределяются по восходящим ступеням Серые, Коричневые, Пурпурные, Красные, Оранжевые, Желтые и Белые. Каждая категория и подразделения внутри нее определяют не только интеллектуальные способности и возможности, но и соответствующие привилегии. Самая высшая категория — носители Белой Звезды. Таких всего несколько десятков. Пришельцы с другой планеты, задумавшие завоевать Землю, настолько восхищены этим совершенным общественным устройством, что отказываются от своих агрессивных замыслов и становятся единомышленниками землян.

К чему на деле может привести режим технократии, видно из повести Мак Рейнольдса «Спикизи»*, опубликованной в январе прошлого года в журнале «Fantasy and Science Fiction», Действие происходит в Америке в XXI веке. Капиталистическое общество реорганизовано на функциональной основе. Юристы стоят во главе государственного аппарата, инженеры управляют производством, врачи ведают здравоохранением и т. д. Назначение на вакантные должности производится вышестоящим начальником. В конце концов это приводит к тому, что все должности в иерархической системе управления фактически становятся наследственными, так как отцы назначают на лучшие посты своих сыновей. Все стабилизировалось, людям не к чему стремиться, исчезают стимулы для дальнейшего развития. На страже этой системы находятся не только государственные институты насилия, но и религия, нечто вроде буддизма, проповедующая покорность судьбе. Самое высокое звание «Герой-технат» — не присуждалось уже больше тридцати лет, ибо нет людей, которые стремились бы чем-то отличиться перед обществом. И когда группа инакомыслящих пытается провести некоторые реформы, чтобы спасти государство от застоя, заместитель начальника полиции, воспользовавшись создавшимся замешательством, уничтожает реформаторов вместе с министрами и… устанавливает диктатуру «сильной личности».

Наши читатели знают современную научную фантастику Запада по сборнику американских новелл, выпущенному Издательством иностранной литературы, и по отдельным рассказам, появляющимся время от времени в периодической печати. Если судить по этим переводам, то можно вынести ошибочное представление, будто буржуазная научная фантастика наших дней в общем аполитична и довольно безобидна. Более того, некоторые рассказы увлекают умело построенным сюжетом, интересной выдумкой и остроумными допущениями. Хотя наука и техника сами по себе меньше всего занимают воображение западных фантастов. Высокий технически потенциал и крупные научные достижения скорее лишь подразумеваются и служат как бы трамплином для переброски героев в необыкновенную обстановку.

Наибольшей известностью пользуется у нас творчество Рэя Бредбери, талантливого американского писателя, доводящего до сатирического гротеска теневые стороны современного капиталистического мира. Гуманистическая направленность произведений Бредбери не вызывает сомнений. Но главное зло он видит не в социальном устройстве буржуазного общества, а в бурном развитии науки и техники. Подавляющих человеческую личность. Свою тревогу за судьбы человечества и многовековую культуру он выражает в мрачных фантастических образах, доходящих иной раз до кошмарных галлюцинаций.

Но есть и такие американские фантасты, которые не гнушаются откровенной антисоветской пропаганды, отдают свои перья на службу самой черной реакции. Чтобы нашим читателям было ясно, как изготовляется подобная стряпня, приведем типичную схему типичного антисоветского романа. Автор его Филипп Уайли в начале сороковых годов позволил себе даже острую критику «американского образа жизни» в книге «Поколения змей», создавшей ему репутацию «левого» писателя. Но в своем новом романе «Триумф» (1963) Уайли сделал поворот на сто восемьдесят градусов.

Это действительно триумф человеконенавистнической клеветы! Здесь в несчетный раз изображается гибель жизни на Земле: русские лидеры обрушили на Северное полушарие запас термоядерных бомб, предварительно укрыв в подземных убежищах Сибири нужных им людей.

Эта операция преследовала две задачи: во-первых, раз и навсегда покончить с «холодной войной», и, во-вторых, запугать народы Южного полушария и навязать им коммунизм. Но пресловутый «ответный удар» с американских атомных подводных лодок уничтожил… население Советского Союза. И в итоге этой молниеносной тотальной войны уцелело лишь несколько человек в Северной Америке, вынужденных скрываться в атомных убежищах от смертельной радиации.

Конечно, антикоммунистическая пропаганда в такой грубой форме рассчитана на политическую слепоту обывателей. Для читателя с более развитым интеллектом создаются произведения, претендующие якобы на объективность и глубокомыслие. Таков, например, фантастический роман французского писателя Сержа Кансера «Волки в городе» (Париж, 1962).

Перенеся действие в XXI век, автор постулирует торжество коммунизма на всех материках земного шара. Материальные потребности полностью удовлетворяются, социальные противоречия давно забыты, наука и техника достигли высочайшего уровня. И тем не менее люди несчастливы. Почему? Прежде всего «осталась старая рана: душевный разлад индивидуума, постоянно страдающего от столкновения личных желаний с общественной сущностью». Это старая песня! Противники коммунизма еще в прошлом веке утверждали, что гармония между личным и общественным недостижима, что учение Маркса и Энгельса будто бы направлено на подавление индивидуальной свободы, а потому противоестественно.

По мнению С. Кансера, отсутствие социальных противоречий, свойственных капитализму, лишает изображенное им общество стимула для дальнейшего развития: «История революций кончилась с рождением человека-робота. Назревает смерть человечества, не понявшего, что его существование поставлено под вопрос уже не угрозой термоядерной катастрофы, а мелкими каждодневными привычками». Это и приводит в конце концов к бунту молодого поколения. Скука и бездеятельность порождают разврат, бессмысленные преступления, ненависть к родителям. «Перевешаем всех отцов!» — вопит сын главного героя романа Люк. Молодые люди в этом романе бунтуют не против смерти, а против жизни, ибо они лишены идеи, ради которой стоит жить. «Антиутопия» С. Кансера не менее характерна для современной западной литературы, нежели клеветнические романы типа произведений Уайли.

В буржуазной научной фантастике, так же как в философии и социологии, все сводится в конечном счете к сознательному или бессознательному стремлению увековечить существующий строй и привилегии господствующих классов. Вот почему завтрашний день человечества в изображении этой литературы полон потрясений и катастроф, бессмысленных, ничего не меняющих в социальной структуре или — еще хуже — отбрасывающих человечество назад, к первобытной диктатуре дубины и ножа. На защиту старого мира поднимаются свирепые «ангелы смерти» в обличии всемогущих ученых, политиков, начальников секретных служб, владеющих неслыханными истребительными средствами и широчайшей возможностью карать непокорных везде и всюду: от тесных городов нашей планеты до отдаленных галактик.

                                                                                             ***

Известный биохимик и одновременно один из самых серьезных американских писателей-фантастов, Исаак Азимов, снабдил своим предисловием сборник советских научно-фантастических рассказов, изданный в Нью-Йорке в 1962 году**.

Ему бросилось в глаза, что советские писатели в своих построениях исходят из предпосылки: «если коммунистическое общество будет существовать, то благородство и доброта человека будут свободно развиваться и люди — жить в любви и согласии». В качестве иллюстрации Азимов приводит три совершенно разных по содержанию рассказа из сборника: «Сердце змеи» И. Ефремова, «Шесть спичек» А. Стругацкого и Б. Стругацкого и «Суд над танталусом» В. Сапарина. Азимова удивляет, что Ефремов, изображая в своем рассказе встречу в космосе двух звездолетов — с Земли и с какой-то далекой неизвестной планеты, — приходит к выводу, что такая встреча закончилась не враждебным столкновением, а первым контактом, основанным на взаимопонимании, дружбе и согласии. Азимову, видимо, кажется более естественным допущение, сделанное американским фантастом Мюрреем Лейнстером в рассказе «Первый контакт». Аналогичная встреча двух звездолетов приводит там к конфликту, и развязка соответствует обычной «психологии хитрой бизнесменской практики»: происходит вероломный захват чужого звездолета. Но ведь «Сердце змеи» Ефремова как раз и задумано как полемическое противопоставление «Первому контакту» Лейнстера и другим подобным произведениям!

А дальше следует такое рассуждение. «Я думаю,- пишет Азимов, — что если стать на точку зрения достаточно скептическую, то можно предположить, что эти рассказы были написаны специально для американских читателей и написаны с целью смутить нас и ослабить нашу волю, что советский человек вообще не увидит этих рассказов, ибо он питается идеями всеобщей ненависти». Правда, после этого чудовищного домысла Азимов делает оговорку: «Однако я этому не верю. Разумнее предположить, что рассказы действительно написаны для советского читателя, но они тщательно отобраны и потому не являются типичными. Чтобы проверить это, нужно только найти журналы советской фантастики и просмотреть весь материал без отбора».

Авторам этих строк по роду своей литературной работы приходится из года в год прочитывать все или почти все произведения советской научной фантастики, которые печатаются в журналах, альманахах, сборниках или выходят отдельными изданиями. И мы можем заверить господина Азимова, что тот высокий гуманизм, который он нашел в нескольких рассказах, «отобранных для американских читателей», является неотъемлемым и типичным признаком советской научной фантастики, как и всей советской художественной литературы в целом.

А этого гуманизма, взаимопонимания, веры в лучшее будущее всего человечества мы как раз и не обнаруживаем в подавляющем большинстве американских научно-фантастических произведений, хотя, и не собираемся мазать их одной краской. Ведь недаром сам Азимов вынужден признать, что современной американской научной фантастике вообще не свойственна идея социальных преобразований, так как, по его словам, «наши писатели-фантасты серьезно сомневаются в том, что какое-либо новое общество будет лучше… что какие-либо приемлемые преобразования автоматически приведут к утопии».

Мысли, высказанные Азимовым, могут служить лишь подтверждением того, что даже честные американские интеллигенты настолько оглушены официозной антикоммунистической пропагандой, что часто не в состоянии отличить черное от белого.

Между тем принципиальное отличие нашей научно-фантастической литературы от литературы буржуазного Запада имеет объяснение: советские писатели строят свои представления о развитии общества и наук о природе, опираясь на прочный теоретический фундамент. Только идеология научного коммунизма открыла путь от беспочвенных утопий к обоснованным социальным предвидениям, которые воплощаются в жизнь на наших глазах. «Построение коммунистического общества стало непосредственной практической задачей советского народа,- говорится в Программе КПСС.- Постепенное перерастание социализма в коммунизм — объективная закономерность; оно подготовлено всем предшествующим развитием советского социалистического общества».

Если Программа партии указывает конкретные перспективы строительства коммунизма на ближайшие два десятилетия, то писатели-фантасты заглядывают вперед на века. Но как бы воображение ни обгоняло действительность, советские фантасты всегда стараются соизмерять свои мечты о будущем с объективными законами общественного развития. Отсюда совершенно естественный для произведений советского научно-фантастического жанра жизнеутверждающий оптимизм, неистребимая вера в могущество разума, способного преобразовать и природу, и общество, и самого человека. Потому безграничный прогресс науки и техники при коммунизме представляется нашим писателям величайшим благом. И, как следствие этого, традиционная в научной фантастике тема — человек и машина — неизменно решается в пользу человека: машина, как бы она ни была «самостоятельна», всегда будет нашим другом и помощником, а не соперником и врагом, таящим угрозу для цивилизации!

Но ошибочно было бы полагать, что в научно-фантастических произведениях советских писателей коммунистическое будущее изображается в тонах сплошной идиллии: полное благополучие, самоуспокоенность, отсутствие всяких конфликтов. Напротив! Герои произведений, действие которых происходит в близком или далеком будущем, вечно в исканиях, они испытывают чувство неудовлетворенности достигнутым, дающее стимул к дальнейшему поступательному движению, полны жажды деятельности, задумывают и совершают грандиозные дела, идут на великие подвиги. И если им приходится жертвовать собой в извечной борьбе с природой, то даже гибель их звучит оптимистически.

Так качества нового человека раскрываются в разных аспектах, но на высшей морально-этической основе, отвечающей сознанию человека коммунистической эпохи.

Мы не ставим своей задачей дать обзор современной советской научно-фантастической литературы или подробно останавливаться на творчестве отдельных писателей. Хотелось бы только показать, как трактуется в нашей фантастической литературе тема будущего.

А. В. Луначарский еще в 1929 году говорил: «Величайшие утопические романы будут написаны в нашей стране, и очень скоро, можно дать голову на отсечение. Тем более, что мы будем бороться за осуществление этой утопии».

Первые попытки изображения будущего общества были сделаны в советской литературе в двадцатых-тридцатых годах (В. Итин «Страна Гонгури», Я. Окунев «Грядущий мир», Я. Ларри «Страна счастливых», А. Беляев «Звезда КЭЦ» и др.).

После XX съезда КПСС необычайно активизировались все роды литературы, в том числе научная фантастика. Появился, скажем, широко известный социально-фантастический роман И. Ефремова «Туманность Андромеды». На примере этого романа видно, что осуществленный социализм вносит качественные изменения в прежнее понятие «утопии». Прекраснодушные мечты утопистов, создававших в отрыве от общественной практики свои воображаемые «города Солнца», уступили место научно обоснованным социальным построениям. Открылась возможность заглянуть в близкие и далекие дали. Этой возможностью вслед за И. Ефремовым воспользовались и другие советские писатели, стремящиеся изобразить будущее общество и людей будущего. Среди них – Аркадий и Борис Стругацкие, опубликовавшие за последние три-четыре года несколько повестей, связанных общими героями, переходящими из книги в книгу («Страна багровых туч», «Путь на Амальтею», «Возвращение (Полдень, XXII век)», «Стажеры»), Г. Мартынов («Каллисто» и «Гость из бездны»), И. Забелин («Пояс жизни») и др.

Идея непрерывного совершенствования человека и раскрытия всех его духовных и физических возможностей окрыляет воображение наших писателей. В научно-фантастической литературе утверждается образ нового человека, свободного от родимых пятен прошлого и могущего стать вдохновляющим примером для наших молодых современников. Если И. Ефремов в «Туманности Андромеды» вполне сознательно приподнимает своих героев над людьми нашего времени, то братья Стругацкие переносят на людей будущего черты наших лучших современников. Они исходят из той мысли, что через двести-триста лет большинство людей будут такими, какие сегодня кажутся исключительными.

Необычные для нас условия и обстоятельства, в которых действуют герои Стругацких, порождают новые этические нормы и правила поведения. Так, молодые стажеры на космических кораблях, посещающих все уголки солнечной системы, держат экзамен и на высокие человеческие качества... Этический пафос Стругацких находит яркое выражение в их новой повести «Попытка к бегству», где утверждается верная мысль, что нельзя совершить «прыжок» в коммунизм, минуя трудности настоящего. Право войти в коммунизм завоевывается делами сегодняшнего дня!

В романе «Каллисто», предназначенном для читателей школьного возраста, Г. Мартынов нарисовал широкую картину нового общественного устройства, перенеся действие на воображаемую планету, которая, по мысли автора, является прообразом завтрашнего дня Земли. Эта книга нашла отклик среди юных читателей, и нельзя преуменьшить ее воспитательное значение. И в романе «Гость из бездны», где наш современник Волгин, перенесенный волею автора в грядущие времена, становится свидетелем и участником великих свершений наших далеких потомков, и в своем последнем романе «Гианея» Г. Мартынов успешно разрабатывает все ту же неисчерпаемую тему.

Атмосфера светлого будущего присутствует и в произведениях, не связанных с традициями утопического романа. О чем бы ни писали советские фантасты, в их книгах проступают контуры нового общественного устройства и намечаются новые отношения между людьми.

Читая философско-фантастические повести Геннадия Гора «Докучливый собеседник», «Странник и время», «Кумби», посвященные перспективным проблемам биологии, психологии и кибернетики, мы сталкиваемся с тем же комплексом социальных вопросов, только решенных под иным углом зрения. И для Гора новый человек – носитель не только высокого интеллекта, но прежде всего – высокого нравственного сознания. Именно поэтому, сталкивая в самых невероятных ситуациях человека с наисовершеннейшей кибернетической машиной, Г. Гор развертывает целую систему доказательств в подтверждение своего исходного тезиса: никакая «думающая» машина не заменит человека, живущего богатой, разносторонней общественной жизнью. С памфлетной остротой решают «кибернетические конфликты» и новеллисты А. Днепров и И. Варшавский.

С социальными проблемами будущего неразрывно связана широко распространенная в научной фантастике тема «первых контактов». Мы уже говорили, что советские писатели решают ее только в гуманном плане. В романтической повести Г. Альтова и В. Журавлевой «Баллада о звездах» люди оказывают помощь разумным существам на одной из планет в системе Сириуса. Эта планета в силу законов тяготения должна изменить орбиту и надолго отойти от своих двух солнц. Превратить с помощью кремниевой цепной реакции единственный спутник этой планеты в маленькое непотухающее солнце — таков грандиозный план, задуманный людьми Земли в дни, когда «Флаг Объединенного Человечества» уже развевается на многих планетах, открытых отважными исследователями далеко за пределами солнечной системы.

Превосходство коммунистической идеологии над буржуазной придает советским писателям веру в разум, в беспредельную доброту и могущество Человека, который сумеет в конце концов построить счастливый и свободный мир на всей Земле. К этому сводится главная мысль нового фантастического романа А. Казанцева «Льды возвращаются». Советские ученые создают Б-субстанцию, останавливающую расщепление атомных ядер. Злонамеренная попытка кучки американских монополистов искусственно воздействовать на внутрисолнечные ядерные процессы с помощью той же Б-субстанции кончается крахом: агрессоры встречают решительный отпор не только со стороны социалистического лагеря, но и со стороны собственного народа. Солнце Жизни и Солнце Разума никому и никогда не удастся потушить!

Можно было бы привести немало примеров, говорящих о том, что все построения и гипотезы советских фантастов неотделимы от коммунистического гуманизма. И хотя новая книга И. Ефремова, «Лезвие бритвы», строго говоря, не относится к научно-фантастическому жанру, ни в каком другом произведении проблемы формирования духовных и физических качеств нового человека не ставятся столь широко и многогранно. Если «Туманность Андромеды» — роман о влиянии науки на развитие общества, то «Лезвие бритвы» — роман о влиянии науки на самого человека. Писатель своим произведением говорит: внутри каждого из нас таятся нераскрытые могучие силы, пробуждение и развитие которых в наших условиях ведет к подлинному духовному богатству и личности и коллектива.

В любой досоциалистической формации условия жизни не допускают сколько-нибудь серьезной постановки и тем более решения такой проблемы. И. Ефремов, используя новейшие достижения разных наук, доказывает, что задача развития всех потенциальных возможностей, заложенных в человеке, должна решаться уже в наши дни. Вместе с тем он показывает, что естественное стремление к добру и красоте, свойственное людям всех наций, всех стран — от Италии до Индии, где развертывается действие романа, — гаснет, погибает или обращается в свою противоположность при капиталистическом строе. Строя роман на огромном научно-познавательном материале, И. Ефремов включает в сферу своих интересов биологию и медицину, психологию, педагогику, этику, эстетику, критику религиозных и философских учений и т.д. «Лезвие бритвы» в целом противопоставляет идеологию коммунизма — капиталистической идеологии через сравнительный показ основ поведения человека в разных социальных условиях.

Несмотря на то, что приключенческий сюжет вступает в противоречие с очень сложным научным содержанием и разрыхляется всевозможными отступлениями, это произведение можно рассматривать как смелую и пока единственную в своем роде попытку создания научного романа нового типа.

Как логический вывод из всех рассуждений автора звучат слова его главного героя, советского ученого Гирина, доказывающего в споре с индийскими философами, что подлинное преобразование человека возможно только при коммунизме. «Почему?- наверное, спросите вы. — Я отвечу — потому, что никакая религия или другая идеология не обещает равной жизни на земле каждому человеку — сильному и слабому, гениальному и малоспособному, красивому и некрасивому. Равной со всеми в пользовании всеми благами и красотами жизни теперь же, не в мнимых будущих существованиях, не в загробном мире».

Мы попытались выделить некоторые принципиально общие черты, которые дают ключ к пониманию идейной направленности советской научно-фантастической литературы. Но было бы ошибочно пренебрегать высоким эстетическим критерием, определяющим достоинство любого художественного произведения. Делать скидки на «специфику жанра» — значит выводить научную фантастику на периферию большой советской литературы.

Во многих упомянутых произведениях авторам удалось правдоподобно и выразительно показать новую общественную среду, научно-технические достижения, детали быта, картины еще не существующих прекрасных городов, преобразование природы и даже воображаемые пейзажи на планетах других звездных систем. Но далеко не всегда убедителен образ нового человека. Дело в том, что наш современник, механически перенесенный в будущее, органически не сливается с этой новой средой. Или, наоборот, люди будущего настолько абстрагируются от условий нашего времени, что теряют свою «трехмерность».

Создать образ нового героя, человека будущего – задача чрезвычайно сложная. Поиски, которые ведутся в этом направлении, еще не привели к желаемому успеху.

                                                                                                    ***

Следует прямо сказать, что у нас, в Советском Союзе, все еще недооценивается роль научно-фантастической литературы в осмыслении будущего и еще меньше учитывается ее значение как действенного идеологического оружия. Об этом свидетельствует, в частности, невнимание к такому нужному жанру как фантастический памфлет, бичующий империалистов, колонизаторов, поджигателей войны. Видимо, только этим можно объяснить, что в активе нашей литературы есть лишь несколько подобных произведений. Это прежде всего великолепная киноповесть Л. Леонова «Бегство мистера Мак-Кинли». Напомним также романы Л. Лагина «Патент AB», «Атавия Проксима», романы С. Розвала «Лучи жизни» и «Невинные дела».

До сих пор, к сожалению, продолжает существовать ошибочное мнение, что научная фантастика – всего лишь разновидность приключенческой беллетристики для детей и юношества. Толстые литературные журналы, как правило, вообще пренебрегают этим жанром. Такие произведения почти не рецензируются. Исключение составляют недодуманные плохо написанные книги, которые дают благодарный материал для фельетонов. Дискуссии по научной фантастике, которые изредка возникают на страницах «Литературной газеты», ограничиваются второстепенными вопросами, не затрагивающими коренных проблем развития жанра. Достаточно вспомнить недавнее обсуждение романа А. Казанцева «Внуки Марса».

Между тем после XX съезда и особенно после запуска первого в мире искусственного спутника Земли начался приток молодых сил в научно-фантастическую литературу. В Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове и баку при журналах и издательствах созданы творческие объединения писателей-фантастов. Издательства «Молодая гвардия», «Детская литература», «Знание» не только выпускают книги фантастов, но и регулярно издают сборники и альманахи, которые в какой-то степени заменяют отсутствующий специальный журнал.

Исключительная популярность этого самого молодого в нашей литературе жанра подтверждается тем, что любая научно-фантастическая книга, каким бы высоким тиражом она ни была издана, не залеживается ни на прилавках книжных магазинов, ни на библиотечных полках. Поэтому особенно важно не только открыть широкую дорогу новым научно-фантастическим произведениям в печать, но и нацелить писателей на решение главной задачи: создавать такие научно-фантастические книги, которые служили бы средством возбуждения трудовой и творческой энергии, воспитывали бы дерзновение, мужество, пытливость ума, коммунистическую нравственность и другие качества нового человека, живущего в новом мире.

*Speak easy (англ.) – говори без стеснения. Так называются «забегаловки» и дешевые ночные кабаки в США.

** Это перепечатка сборника, выпущенного в Москве на английском языке Издательством литературы на иностранных языках.

Журнал «Коммунист», 1964, № 2, стр. 75-86.

P.S. Как сказано в библиографиях, статья Евгения БРАНДИСА и Владимира ДМИТРЕВСКОГО «Будущее, его провозвестники и лжепророки» была опубликована в октябрьском выпуске журнала «The Magazine of Fantasy and Science Fiction» за 1965 год. Однако это не так. В американском журнале был опубликован лишь небольшой отрывок из нее, который я представлю в обратном переводе с английского в ближайшую неделю в своей колонке без выхода в «Калейдоскоп фантастики».

Статья написана специально для «Комсомольца».

Что касается статьи Петрония Гая АМАТУНИ, на мой взгляд, особого интереса в рамках дискуссий о фантастике она не представляет. Поэтому, прочитав и оценив, я ее проигнорирую.

Валентина ЖУРАВЛЕВА. Фантастика и наука

В эпицентре споров

Научно-фантастической литературе свыше ста лет: первый роман Жюля Верна появился в декабре 1862 года. Казалось бы, за сто лет вполне можно было бы разобраться в том, что такое научная фантастика. Но споры о фантастике не прекращаются. Наоборот, в последнее время они стали особенно бурными.

Соотношение науки и фантастики – таков эпицентр этих споров.

Что говорить, наличие разных мнений – вещь в литературе обычная. В спорах о фантастике удивляет другое: категоричность суждений. Логика тут примерно такова: «Мне лично нравятся такие-то книги. Поэтому именно они и являются фантастикой, а все остальное — от лукавого».

Сравните несколько очень типичных высказываний.

Научная фантастика, говорит И. Ефремов, должна строиться «на более или менее научной основе. По моему глубокому убеждению, только такая научная фантастика и может считаться подлинной, имеющей право на существование в этом жанре». С этим совершенно не согласны А. и Б. Стругацкие. «Но при чем здесь наука? – спрашивают они в одной из своих статей. – Почему нас называют научными фантастами? Мы ответим: не знаем. Не знаем, почему до сих пор держится устаревший термин научная фантастика». Критик Ю. Котляр утверждает: «Такие произведения должны популяризировать новейшие достижения науки, говорить об открытиях, которые «носятся в воздухе» и скоро станут достоянием человечества». А писательница А. Громова категорически возражает: «Фантастика не ставит своей задачей пропаганду научных идей». Литературовед В. Лукьянин отстаивает еще одну точку зрения (совпадающую с точкой зрения П. Аматуни): «Научно-фантастическая литература – это литература научной мечты»...

Кто же прав?

Многоликая фантастика

Допустим, фантастика – действительно литература научной мечты. Это значит, прежде всего, что за бортом фантастики оказываются все философские, утопические, социальные произведения. Разве, например, «Машина времени», «Когда спящий проснется», «Люди как боги» — это научная мечта?! Нет научной мечты и в «Войне миров». Итак, «выпадает» почти весь Г. Уэллс. «Выпадают» и такие произведения, как «Затерянный мир» А. Конан-Дойля, «Плутония» В. Обручева, «Аэлита» и «Союз пяти» А. Толстого. Приходится «вычеркнуть» из фантастики Р. Бредбери, С. Лема, последние произведения Стругацких, например, «Попытку к бегству» и «Трудно быть богом».

Достаточно так поставить вопрос, чтобы прийти к правильному ответу. Сто лет назад существовал один вид фантастики – жюльверновская фантастика. Современная фантастическая литература многообразна, многолика.

Ныне существуют разные поджанры фантастики. Попробуем их вкратце перечислить. Это, прежде всего, утопическая фантастика. Рисующая широкие картины будущего общества («Туманность Андромеды» И. Ефремова). Наряду с утопиями существуют и антиутопии. Произведения этого поджанра как бы предупреждают: «Так может быть, если...» Типичные примеры антиутопий – «Машина времени» Г. Уэллса или «451° по Фаренгейту» Р. Бредбери. С антиутопией соседствует такой распространенный поджанр, как «памфлетная» фантастика (рассказы А. Днепрова, И. Варшавского и др.).

Многие фантастические произведения принадлежат к «психологическому» поджанру. Тут главное – показать человека в необычных обстоятельствах. Можно вспомнить, например, великолепный рассказ Г. Уэллса «Чудотворец». Уэллс наделяет своего героя (вопреки всякой науке!) фантастической способностью творить любые чудеса. И вот оказывается, что желания английского мещанина удивительно убоги. Уэллс очень убедительно показывает и другую сторону мещанской психологии: от душевного убожества, от невежества – только шаг к диким выходкам, опасным для человечества.

Значительное место в фантастике занимают произведения, стремящиеся предугадать будущие открытия и изобретения, показать их результаты. Классический пример – «20 000 лье вод водой» Ж. Верна. Этот поджанр и в самом деле можно назвать «литературой научной мечты».

Один из старейших поджанров – «популяризаторская» фантастика. Здесь нет стремления заглянуть вперед. Фантастика используется для того, чтобы в яркой, занимательной форме изложить то, что уже известно. Таковы многочисленные произведения о встрече с вымершими животными.

Надо сказать и о таком интересном поджанре, как научно-фантастическая гипотеза. Тут фантастика непосредственно сближается с наукой. Гипотеза о том, что Тунгусский метеорит был марсианским космическим кораблем, выдвинута писателем А. Казанцевым. А примерно такого же порядка гипотеза об искусственном происхождении спутников Марса предложена ученым И. Шкловским.

У «гипотезного» поджанра есть свой антипод – фантастические приключения. Они относятся к фантастике так, как «Три мушкетера» к исторической литературе. Известно, что в романе А. Дюма исторические события, мягко говоря, изложены вольно. Приключенческая фантастика тоже имеет право на вольное обращение с наукой. Зато она обязана показать героев, которым захочется подражать. Обязана иметь острый, динамичный сюжет.

Оценивать фантастические произведения надо с позиций того поджанра, к которому относится то или иное произведение. Иначе говоря, социальная фантастика должна быть серьезной и глубокой, психологическая – открывать новое в человеке, приключенческая – интересной, юмористическая – остроумной и т. д.

Д-космолеты или М-космопланы?

Итак, фантастика включает разные поджанры, в каждом из которых – свое соотношение между наукой и фантастикой.

Если произведение имеет целью показать будущее космонавтики, писатель не может не считаться с мнением современной науки. А по этому мнению движение со сверхсветовой скоростью невозможно. Значит, надо учитывать, что на Земле (за время полета) пройдут десятки, сотни лет. Или же надо хотя бы с внешней убедительностью обосновать возможность полетов на сверхсветовой скорости.

В первых произведениях Стругацких («Страна багровых туч», «Путь на Амальтею» и т. д.) подробно описаны будущие фотонные звездолеты. Стругацкие очень добросовестно использовали имеющиеся научные соображения: фотонные ракеты получались «на научном уровне». В дальнейшем изменилась сама направленность творчества Стругацких. Их перестали интересовать будущие научно-технические свершения. В центре новых произведений – будущий человек, будущее общество. И о новых звездолетах, способных летать с какой угодно скоростью, сказано коротко: это, мол, Д-космолеты, использующие Д-принцип... Тут, конечно, нет никакой науки. Но читатель не протестует. Ну будут летать не с помощью Д-космолетов, а каких-нибудь М-космопланов. Какая разница? В данном случае главное – нарисованная Стругацкими картина коммунистического будущего.

Проблема взаимоотношений с наукой особенно важна для тех поджанров фантастики, которые занимаются предвидением будущих открытий и изобретений, выдвигают новые научно-фантастические гипотезы. Когда говорят «НАУЧНАЯ фантастика», чаще всего имеют в виду именно эти поджанры.

Казалось бы, уж здесь взаимосвязь науки и фантастики проста: чем «научнее», тем лучше. П. Аматуни говорит в своей статье, что симпатизирует тем писателям, которые «прежде чем браться за перо, в меру своих сил и возможностей изучают облюбованный ими раздел науки и советуются с учеными».

Представим себе такую ситуацию. Фантаст решил написать повесть о первой экспедиции на Марс. Внимательно изучив «облюбованный им раздел науки», он направился к ученым. «Каналы Марса? – сказал первый ученый. – Ну, это очень просто! По гипотезе Томбо каналы – это следы метеоритных ударов. А Клайд Томбо – большой авторитет. Он, между прочим, открыл планету Плутон». Второй ученый оказался сторонником гипотезы В. Д. Давыдова: «Какие там следы метеоритов, чепуха! Каналы, уважаемый писатель, это трещины в ледовой коре Марса. Вот таким путем». От третьего ученого, сторонника вулканической гипотезы, писатель слышит: «Вода на Марсе?! Ну, знаете ли, — это вне науки. Каналы – отложения вулканического плана». «Ничего подобного! — в один голос заявляют четвертый и пятый ученые. – Каналы созданы разумными существами». И тут же затевают между собой спор: живут ли сейчас на Марсе эти разумные существа или они вымерли лет эдак пятьсот миллионов назад...

Писатель-фантаст работает на переднем крае науки. Точнее – ПЕРЕД передним краем. Здесь нет общепризнанных гипотез, здесь все противоречиво, все меняется. Фантаст, если он хочет создать что-то дельное, должен думать самостоятельно. Это, конечно, не значит, что он может писать «с потолка». Нет, речь идет о другом. Фантаст должен критически сопоставлять имеющиеся научные данные и ИДТИ ДАЛЬШЕ, ВЫДВИГАТЬ НОВЫЕ ГИПОТЕЗЫ, НЕ БОЯТЬСЯ ГОВОРИТЬ О ПРИНЦИПИАЛЬНО НОВЫХ ИДЕЯХ, КОТОРЫЕ МОГУТ ПОКАЗАТЬСЯ НЕОСУЩЕСТВИМЫМИ.

В одной из своих статей академик А. Н. Колмогоров говорит: «На современном этапе при этом не следует пренебрегать и построением «в запас» нескольких произвольных гипотез, как бы ни сближалась иногда такая деятельность ученого с построениями писателей-фантастов». Вдумайтесь в эти слова. Речь идет о том, что наиболее дальние гипотезы должны создаваться в науке теми же методами, какими они создаются в фантастике. И это вполне закономерно. Ученый и писатель, выдвигая дальние гипотезы, используют один и тот же метод – ФАНТАЗИЮ. Ученому помогает (а иногда мешает) лучшая информированность. Писателю помогает (а иногда мешает) большая способность к фантазированию. Шансы примерно равные.

Это, конечно, не значит, что писатель может работать, как ученый. Ведь мы говорим только об одной стороне работы ученого – о создании дальних гипотез. В современной науке дальнее «гипотезообразование» занимает еще очень скромное место. Быть может, со временем будут ученые, специализирующиеся на создании таких гипотез. Пока же ученые занимаются этим эпизодически и ошибаются ничуть не реже фантастов.

Как не парадоксально, но попытки с механической точностью следовать за гипотезами ученых зачастую оканчиваются неудачей. Можно привести такой пример. После того, как профессор И. Шкловский выдвинул гипотезу об искусственном происхождении спутников Марса, появились рассказы и повести, использующие эту идею. Вроде бы все хорошо: фантасты шли за учеными. Но вот в последнем номере «Астрономического журнала» опубликована статья, убедительно показывающая ошибочность гипотезы И. Шкловского. Оказывается, изменение орбит Фобоса и Деймоса объясняется световым давлением...

Надеюсь, что читатель поймет меня правильно. Я отнюдь не против «научности» в фантастике. Я лишь хочу сказать, что эту «научность» нельзя получить в готовом виде – из книг или разговоров с учеными. Этого просто мало! Нужна, так сказать, собственная мыслительная продукция.

В свое время А. М. Горький писал начинающему литератору И. А. Арамилеву «Бальзак за несколько десятков лет до того, как возникла гипотеза эманации психофизической энергии, уже писал в одной из своих книг о возможности такой эманации. Стриндберг первый указал на возможность добычи азота из воздуха, осуществленную почти через 20 лет после того. Вы говорите: «Писателю почти невозможно быть энциклопедистом». Если это ваше крепкое убеждение – бросьте писать, ибо убеждение это говорит, что Вы не способны или не хотите учиться. От литератора, к сожалению, не требуют, чтобы он был энциклопедистом, а надо, чтобы требовали. Писатель должен знать как можно больше, должен стоять на высоте современных ему научных знаний».

Можно привести множество примеров, когда сбывались самые, казалось бы, «невозможные» идеи фантастов. В комментариях к роману «Из пушки на луну» всегда объясняли: нельзя забросить пушечный снаряд в космос, Жюль Верн ошибся. И вот недавно журнал «За рубежом» сообщил: с помощью пушек успешно запускают в космос грузовые контейнеры, предполагают запускать спутники...

Писатель-фантаст, решивший застраховаться от упреков в «ненаучности», должен был уйти с переднего края науки в ее тыл, где все устоялось, окончательно прояснилось. Намного перспективнее другой путь – вперед, на разведку путей, которыми когда-нибудь пройдет наука. «Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал, — говорил Жюль Верн, – все это всегда будет ниже действительных возможностей. Настанет время, когда достижения науки превзойдут силу воображения».

Нет права на ляпсусы

Писатель имеет право на самую смелую фантазию. Но у него нет права на ляпсусы — ошибки, вызванные верхоглядством, невежеством.

Мы говорим сейчас о соотношении фантастики и науки. Но хотелось бы подчеркнуть и чисто литературную сторону дела. У писателя нет права на художественную беспомощность, на бесцветный, стертый язык, но корявые фразы. А ведь сколько еще появляется произведений, пестрящих литературными огрехами! Вот, скажем, сборник «Падение сверхновой» М. Емцева и Е. Парнова. На первых же страницах читатель спотыкается о фразы такого типа: «Сквозь слезящиеся от напряжения глаза он увидел...» Как это – сквозь глаза?!

Самая интересная идея «не прозвучит», если она изложена коряво, безграмотно.

Фантастика завтра

Современная наука развивается так быстро, что фантастике все труднее и труднее оставаться «фантастичной». В самом деле, попробуйте вспомнить идею, которая поражала бы воображение, представлялась бы «чисто фантастической». Еще несколько лет назад таких идей было сотни. Теперь их стало намного меньше. Одни уже прочно перешли «в ведение» науки (гиперболоид, гипнопедия), другие переходят (поиски сигналов внеземных цивилизаций).

Дело не в том, что на смену одним фантастическим идеям должны прийти новые. Положение сложнее. Люди начали понимать: наука сможет осуществить все, абсолютно все! Фантастика теряет свое основное свойство – способность удивлять. Уже не важно, какие именно открытия будут сделаны. Важно — что из этого получится. Оттесняя другие поджанры, на авансцену выходит социальная фантастика.

Вот, например, проблема долголетия. Средняя продолжительность жизни человека быстро растет. Можно написать рассказ или повесть об открытии, позволившем продлить жизнь человека до 200- 300 лет. Здесь почти не будет фантастики: никто не сомневается, что медицина — чуть раньше или чуть позже – добьется долголетия человека. И вот тут, после этого возникают волнующие проблемы. Какой будет жизнь человека, ставшего почти бессмертным? Что изменится в самом человеке и в отношениях между людьми?

Фантастика, посвященная коммунистическому обществу будущего, справедливо пользуется наибольшим вниманием читателей. К сожалению, таких произведений очень мало.

Я уверена, что в ближайшие годы главной темой советской фантастики станет коммунистическое будущее, ведь оно не за горами.

Отшумят споры о соотношении между фантастикой и наукой. На смену им придут новые споры – о человеке и обществе будущего.

Что ж, в спорах рождается истина.

В. ЖУРАВЛЕВА

Обе статьи — «Рожденный прогрессом...» В. ЛУКЬЯНИНА и «Фантастика и подросток» Юрия КОТЛЯРА есть в «Истории фэндома» Юрия ЗУБАКИНА, и я их не буду дублировать. Один из первых публичных отпоров им дал Всеволод РЕВИЧ, подготовив сразу же после публикации ЛУКЬЯНИНА в 5-м номере журнала «Москва», свой ответ ему. Вот как написал об этом в письме брату от 24 июня 1964 года Аркадий СТРУГАЦКИЙ:

— Дорогой Боб!

Обрадовал тут нас Ревич. Он написал статью в ответ Лукьянину очень хлесткую, уловил его в массе ошибок и благоглупостей. Статья, возможно, пойдет в следующий четверг в Лит. Газете.

В примечании к этому письму в книге «Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1963–1966 гг.» сказано, что «статья РЕВИЧА опубликована лишь в апреле следующего года: РЕВИЧ В. Художественная «душа» и научные «рефлексы» // Молодая гвардия (М.). — 1965.— № 4».

Но это ошибка (в томе 8 полного 33-томного собрания сочинений А. и Б. СТРУГАЦКИХ она уже исправлена). «Душа» и «рефлексы» — совсем другая статья, где РЕВИЧ отвечает уже и ЛУКЬЯНИНУ и КОТЛЯРУ. Она тоже есть в «Истории фэндома» Юрия ЗУБАКИНА. А то, о чем сообщает Аркадий СТРУГАЦКИЙ, действительно было опубликовано в «Литературной газете» 2 июля. И ее в публичном доступе нет. Поэтому я ее ниже и представляю.

Всеволод РЕВИЧ. Рожденная поспешностью...

Может, зря, В. Лукьянин, автор статьи «Рожденный прогрессом...» (журнал «Москва», № 5) не послушался друзей-критиков, которые «зачастую и сами фантастику не читают и другим не советуют», может, и не надо было ему столь отважно идти против течения: «Я все-таки (все-таки! Подумать только! – В. Р.) «продолжаю читать научно-фантастические произведения и все, что о них написано, пытаюсь понять, почему же так много сейчас их пишется...»

Конечно, если человек наложил на себя такую суровую епитимью, то удивительно ли, что при чтении пятой книжки им овладевает дурное настроение, к пятнадцатой он уже не вполне понимает прочитанное, а на двадцать пятой в углах начинают мерещиться зеленые чертики всевозможных ошибок...

В начале статьи В. Лукьянин дает определение: «Научно-фантастическая литература — это литература научной мечты. Иными словами, это научно-художественная литература, предметом которой является в основном не сегодняшний день науки, а научные гипотезы, наука и техника завтрашнего дня, как она мыслится сейчас». Определение – вещь нужная и полезная, в нем не грех и шесть раз повторить слово «наука», было бы только оно верным и полным. Но, во-первых, в это определение не вошла «человековедческая» сторона. Фантастика никогда бы не имела такой огромной аудитории, если бы она была сродни той «утилитарной», воспевающей подъемные краны литературе, о которой писал Н. Рыленков в прошлом номере «Литературной газеты». А ведь именно к этому толкают ее подобные определения. Фантастика всегда была, есть и будет полноправной частью художественной литературы (а не каким не «гибридом», как ее называет В. Лукьянин), потому что в ней нас не столько интересует оправданность научно-технических гипотез, а то, как ведут себя люди в предлагаемых необычных обстоятельствах, какие новые нравственные черты у них проявляются. Во-вторых, дорожным знаком «научная мечта» критик преграждает доступ в фантастику всем произведениям, которые непосредственно, самим сюжетом, не раскрывают идеалов их авторов.

Вспомним наудачу: «Война миров» Уэллса, «Атавия Проксима» Л. Лагина, «Пылающий остров» А. Казанцева, «Звездные дневники Ийона Тихого» Ст. Лема, «451° по Фаренгейту» Р. Бредбери и т. д. Можно ли сказать, что в этих книгах воплощены научные мечты их авторов? Какие уж тут мечты! Многообразная живая литература не хочет влезать в отведенные ей узкие рамки.

В. Лукьянин сам чувствует неувязки, и вот он начинает всячески дополнять и развивать свое определение, так и не сведя концы с концами.

Например, он утверждает: «Мы вправе говорить об определенном расширении границ искусства под влиянием научно-технического прогресса. Научные проблемы становятся достоянием искусства. Физика становится лирикой». Но не следует волноваться, основы эстетики остались непоколебленными, на их защиту грудью встал сам В. Лукьянин: «Научные гипотезы и технические изобретения, как бы интересны они ни были, сами по себе не могут быть предметом искусства». Так все-таки — «становятся» или «не могут»?

Для иллюстрации своих размышлений В. Лукьянин привлекает имена Жюля Верна и Уэллса. С Жюлем Верном он еще кое-как справляется, но, подойдя к Уэллсу, оказывается в глухом тупике. Ему сразу же приходится ввести новый термин «социально-философская фантастика». Что же это такое, и в каких она состоит отношениях с той фантастикой, которую В. Лукьянин называет научной? Ответа на это вопрос мы не получаем.

Но не будем углубляться в теорию, нас сейчас интересует не столько Жюль Верн и Уэллс, сколько современная советская фантастика, которая успешно развивается и пользуется большой любовью и признанием читателей. В. Лукьянин, опираясь на свои путанные теоретические выкладки, устроил против нее настоящий поход.

Методика критического анализа, примененного В. Лукьяниным, не отличается новизной. Из того или иного произведения выбираются один-два эпизода, одна-две цитаты и на этом основании делаются далеко идущие выводы.

Берется, к примеру, один из рассказов Анатолия Днепрова «Суэма». В. Лукьянин находит в рассказе «совершенно ненаучные измышления, основанные на абсолютизации возможностей кибернетики». Слова-то какие! Что же случилось? Оказывается, А. Днепров придумал такую кибернетическую машину, которая может вести самостоятельные научные исследования. (Это не ахти какое открытие для фантастики, но стоит напомнить что «Суэма» — один из первых «кибернетических» рассказов в советской литературе.) Оставаясь при всех своих феноменальных способностях все же машиной, Суэма в конце концов приходит к решению, что ей необходимо исследовать своего создателя со скальпелем в «руках». Если мы вспомним хотя бы не столь давнюю дискуссию по кибернетике в «Литературной газете», то увидим, что мысли о принципиальной возможности создания «думающих» машин высказывались вполне авторитетными учеными. Не будем сейчас спорить, правы они или не правы и в какой степени это возможно. Но если ученые позволяют себе выдвигать подобные гипотезы всерьез, то почему надо запрещать фантасту высказать и свои предположения?

Фантастика тут же прекратила бы существование, если бы у нее было отнято право «абсолютизировать возможности», еще только-только намечающиеся в науке и в жизни. На то она и фантастика. А если мы согласимся с В. Лукьяниным и примемся развешивать ярлыки «ненаучно» на всем еще окончательно не решенном, то наша фантастика будет отброшена к той самой «теории ближнего прицела», о которой иронически отзывается он сам.

Чтобы разгромить «ненаучного» Днепрова, в ход пущена тяжелая артиллерия классики. «Суэме» противопоставлена знаменитая пьеса К. Чапека, в которой, как известно, роботы тоже восстают против людей. (К сведению В. Лукьянина: пьеса называется не «R.V.R.», что напоминает заголовок рассказа Гайдара, а «R.U.R.» — «Россумские Универсальные Роботы»). Но при чем здесь Чапек? Чапек писал антикапиталистический памфлет, его нисколько не волновали проблемы кибернетики. Какой смысл в сближении произведений, далеких по своему основному замыслу?

В отличие от «Суэмы» критика романа Ариадны Громовой «Поединок с собой» лапидарна – только одна фраза: «Фантастические люди-чудовища профессора Лорана держат в страхе своего создателя и его домочадцев с первой до последней страницы, пока наконец не убивают его, погибнув при этом и сами». Совершенно верно, все именно так и происходит в романе. В. Лукьянин не заметил только одной детали: «Поединок с собой» как раз и направлен против экспериментов подобного рода, против аполитичности в науке, в самом романе содержится критика буржуазных ученых-одиночек, не желающих задуматься над возможными результатами своих открытий. Ведь точно такой же фразой можно с такой же легкостью «разделаться» и с Чапеком: у него-то роботы уничтожают не одну лабораторию, а все человечество.

Не потрачено много места и на Геннадия Гора: тоже «ненаучен». Одна цитата – и ликвидируется повесть А. и Б. Стругацких «Извне». Два эпизода, три цитаты – и сходная участь постигает их же «Стажеров». Неужели же в творчестве братьев Стругацких, А. Днепрова, Г. Гора, А. Громовой и других советских писателей-фантастов нет ничего – ну, даже ни полстолечка – такого, что можно было бы поддержать, — выделить сильные стороны в их произведениях, посоветовать, на что следует ориентироваться? Неужели же все так безнадежно плохо?

Еще несколько очень любопытных упреков походя бросает В. Лукьянин. Ему не нравится, что героям нашей фантастики не все легко дается, что они вынуждены, как говорят, преодолевать трудности. Это логично: раз фантастика — «мечта», то какой дурак будет мечтать о трудностях и конфликтах. Давайте рисовать высокохудожественные буколики! В. Лукьянин так и пишет: «Если уж автор и покажет работу героев, так это непременно героическая работа, преодоление трудностей. Иногда герои даже гибнут, но чаще переносят все мужественно и даже с юмором». Все ее (советской фантастической литературы. – В. Р.) герои – это именно герои. Их знает вся Земля (солнечная система, вселенная), они на короткую ногу с членами правительства, им при жизни воздвигают памятники. Будут ли в те фантастические времена рядовые труженики?..»

Во-первых, без малейших усилий можно назвать десятки произведений, в которых действуют эти самые «рядовые труженики». Но главное в другом. Критик называет «странной особенностью» стремление советских фантастов изображать своих героев героями. Не будем искать другого эпитета, поистине странно услышать подобный упрек. Наши фантасты стараются утверждать героизм, мужество, как привычное поведение людей коммунистического завтра, справедливо считая, что эти качества будут расти и усиливаться. И это плохо?

(Конечно, не все, что критикует В. Лукьянин, мы собираемся защищать. В числе прочих он называет действительно слабые книги, и действительно неудачные эпизоды. Но в этом случае анализ остается не менее поверхностным.)

А все же хоть что-нибудь есть, что понравилось бы В. Лукьянину? Есть. Один роман – «Туманность Андромеды» — пример ставший хрестоматийным, два памфлета Л. Лагина, один шутливый рассказ А. Глебова и один тоненький сборник космических легенд Г. Альтова. Больше ничего. Кстати, если уж быть последовательным, то, очевидно, свою позицию критику следовало бы назвать по-другому, иначе остается неясным: что же рождено прогрессом – сплошные ошибки и неудачи?

Даже от автора обзорной статьи требовать упоминания всех произведений бессмысленно. Но странное (любимое словечко В. Лукьянина!) обстоятельство. Он в основном ссылается на вещи пяти-семилетней давности и проходит мимо большинства наиболее заметных новинок.

Доказательства? Пожалуйста: «Путешествие длиной в век» Владимира Тендрякова, интересное уже прежде всего именем автора, повести А. и Б. Стругацких «Попытка к бегству» и «Далекая Радуга», роман Е. Войскунского и И. Лукодьянова «Экипаж «Меконга» (кстати сказать, о «рядовых» тружениках и вполне земных проблемах, вроде транспортировки нефти), остроумные рассказы И. Варшавского...

Нарисовав столь безотрадную картину, В. Лукьянин наносит последний мазок: наши фантасты заимствуют-де «мотивы» из произведений буржуазных писателей.

В частности, он пишет: «Прогрессивный французский критик Жан Вердье высказал однажды такую мысль: наука едина, отсюда и общие черты в творчестве фантастов разных стран. Свой вывод критик основывает на тематическом сходстве произведений советской и американской научной фантастики. Можно ли согласиться с таким мнением?» «Никогда!» — грозно восклицает В. Лукьянин, очевидно искренне считая, что закрывает собой брешь, через которую просачивается буржуазная идеология. Но сигнал тревоги – дело весьма ответственное, и, прежде, чем разбить стекло и нажать кнопку, стоит еще раз внимательно посмотреть: а есть ли опасность? Не плод ли она чрезмерной торопливости и некоторого недопонимания сути дела? «Тематическое сходство» и «идейная направленность» — это далеко не одно и то же. Да, в произведениях и американских и советских фантастов герои летают на ракетах, вступают в борьбу с враждебным космосом (да, с враждебным – космос не Черноморское побережье), создают невиданные машины, разговаривают с умными роботами... Но все дело в том, во имя чего это делается, какая философия за этими темами скрывается. И уж если В. Лукьянин усомнился в том, что идейная направленность книг советских фантастов даже и в каких-то отдельных проявлениях полярна направленности американских произведений, то в обоснование этого обвинения нужны, право же, аргументы повесомее и анализ поглубже.

В свое время Буало дал королям мудрый совет: «Героем можно быть и не опустошая земель». Так вот, можно быть очень требовательным критиком и не утраивая критических «разносов». Пользы от этого – ни на грош.

Всеволод РЕВИЧ.

«Литературная газета» № 78 от 2 июля 1964 года, стр. 2.

P.S. Вот что пишет в октябре 1964 года о статьях КОТЛЯРА и ЛУКЬЯНИНА Борис СТРУГАЦКИЙ в черновике письма Генриху АЛЬТОВУ, который он написал по просьбе Аркадия:

— И наконец, о критиках. Надо Вам сказать, что мы чрезвычайно далеки от мысли ставить рядом с Вами гражданина Котляра (который недавно задумчиво осведомился у одного нашего общего знакомого: «А не кажется ли тебе, что советская фантастика перестала быть русской?», за что и был выгнан вон). Морально уничтожать надлежит не тех, кто ругает за дело, а тех, кто халтурит, и тех, кто не понимает, о чем пишет, потому что ему все равно о чем писать (вроде Лукьянина). Вы пока не относитесь ни к той, ни к другой категории. Вы та самая щука, которая необходима в нашем пруду, чтобы не дремал карась-фантаст. Но есть у Вас один чертовски опасный недостаток — НЕТЕРПИМОСТЬ. И проистекающий от нетерпимости фанатизм в суждениях. Валяйте, громите, рубите, грызите наши кости, но, ради бога, будьте осмотрительнее и не опустошите пруд.